В поисках подходящего прошлого

В результате падения коммунистического режима в Центральной Европе возникла отчетливая потребность в возрождении идеи среднего класса. Одновременно с этим благодаря новой экономической системе начала возникать новая социальная группа, которую формально можно считать средним классом. Социологи-позитивисты, которые определяют средний класс исходя из дохода и рода занятий, сразу же заметили появление этой новой группы. Предполагалось, что эта группа заменит старую интеллигенцию и те ее ипостаси, которые существовали при коммунизме: “рабочую интеллигенцию” и технократов. Согласно этой точке зрения, основанной на теории модернизации, подъем среднего класса, как и закат интеллигенции, определяется логикой посткоммунистических трансформаций, в результате действия которой социальные иерархии Центральной Европы неизбежным образом станут похожи на те, которые мы наблюдаем в Западной Европе.

Трудно оценить, насколько данный процесс продвинулся в ожидаемом направлении. Любая попытка произвести такую оценку всегда может быть рассмотрена как вмешательство в идеологическое противостояние между разными идеями идентичности класса, которые в то же время связаны с конкретными представлениями о социальной структуре. Таким образом, есть, с одной стороны, вышеупомянутые социологи-функционалисты и их союзники из других областей знания, которые рассматривают Центральную Европу через призму классических западных социологических моделей; причем последние принимаются за образец. Исследователи уже обнаружили в этом регионе большое количество людей, принадлежащих к среднему классу, и еще большее количество тех, кто только вскоре к нему присоединится. С другой стороны, есть не менее влиятельные защитники интеллигенции, как либерального, так и традиционалистского толка, которые утверждают, что интеллигенция все еще играет важную роль. Защитников идентичности старой интеллигенции можно обнаружить среди различных частей элиты; однако больше всего их среди представителей элиты культурной. Они утверждают, что именно интеллигенцию можно рассматривать в качестве исторически обусловленной формы существования среднего класса в Центральной Европе. Они полагают, что каждому, кто стремится стать членом элиты современного среднего класса в Центральной Европе, так называемого upper middle class, следует также считать себя частью интеллигенции.

Убеждение в том, что идентичность интеллигенции и сегодня играет важную роль, широко распространено; однако это не означает, что интеллигенцию, ее идентичность, наследие и традиции никто не критикует. Эти противоположные тенденции, которые, как кажется, служат укреплению идентичности интеллигенции, довольно сильно заметны в Польше. Большая часть критики, направленной в адрес интеллигенции, в действительности исходит от представителей самой интеллигенции; в основном они критикуют соперничающие представления об интеллигенции и отдельные группировки внутри этого сообщества. Другая ситуация сложилась в России, где нет недостатка в голосах, порицающих интеллигенцию как таковую. В Польше те люди, кто сменил род занятий на профессии, связанные с бизнесом, подвергаются двойному давлению. С одной стороны, они сталкиваются со все еще влиятельными дискурсами интеллигенции, содействующими распространению определенных ценностей, стилей жизни и определенной социальной среды. Те, кто стремится занять высокое положение в обществе, должны не только быть успешными в материальном смысле; ожидается, что они будут “культурными” в соответствии со стандартами, предлагаемыми интеллигенцией. Тех, кто не оправдывает этих ожиданий, могут иронически называть “недавно обученными” (newly-educated), не заслуживающими того, чтобы называться “настоящей интеллигенцией”, и даже “нуворишами”. С другой стороны, ожидания самих представителей нового среднего класса связаны с напрямую заимствованной моделью западного среднего класса, его представлениями и жизненными стилями.

Я не собираюсь защищать интеллигенцию так, как это обычно делается; я хотел бы показать, что некоторая степень исторической и культурной обусловленности необходима, чтобы сформировать идентичность тех, кто стремится взять на себя роль среднего класса. Если просто выстраивать идентичность по образцу идентичности западных средних классов, то честолюбивые представители нашего среднего класса попадут в невыгодное положение как по сравнению со своими конкурентами внутри страны, т.е. интеллигенцией, так и по сравнению со своими западными коллегами, которые, конечно, всегда будут наслаждаться своей ролью образца для подражания. Стратегии формирования идентичности, основанные на прямой имитации, могут обнаружить не только несостоятельность нового среднего класса в том, что касается освоения более высокой культуры, но и недостаточно глубокое знание западной культуры, которое становится в такой ситуации необходимым. Можно было бы привести и другие аргументы в пользу необходимости выстраивания идентичности среднего класса, основанной на историческом наследии региона. Вопрос в том, на каком историческом наследии могла бы основываться идентичность. Другими словами, кого именно следует выбрать в качестве предшественника нового среднего класса?

В любом случае, установление такой идентичности по большей части будет произвольной реконструкцией, так как степень преемственности между довоенной буржуазной элитой и буржуазной элитой посткоммунистического общества очень мала. Среди современных попыток реконструкции идентичности среднего класса в Польше, которые не связаны с идентичностью интеллигенции, следует отметить работу Павла Кубрицки “Новые горожане” (Nowi Mieszczanie). Она была опубликована в 2009 году и вызвала обширную дискуссию. Кубрицки утверждает, что “новые горожане” из молодых поляков, которые постепенно переместились из сельской местности в крупные города, формируют совершенно новую страту городского населения, которую можно считать моделью будущего польского среднего класса. Кубрицки критикует традиции интеллигенции и считает, что миссия интеллигенции окончена. Он не случайно выбрал для анализа такие города, как Краков, Щецин и Вроцлав: эти города принадлежат двум совершенно разным регионам Польши. Краков находится на юге Польши, на территории, которую в XIX веке контролировала Австрия. До 1945 года Щецин и Вроцлав не только принадлежали Германии, ранее Пруссии, но были целиком и полностью немецкоязычными городами. Вроцлав – это самый положительный случай в отчете Кубицкого: там представлены молодые горожане, которые заявили, что у них есть чувство общей идентичности с жителями довоенного Бреслау. Согласно Кубицки, именно так современная элита среднего класса может избавиться от восточноевропейского и посткоммунистического комплексов неполноценности и сформировать новую европейскую идентичность, которая будет в то же время обладать региональными особенностями, будет отличаться открытостью и не будет отягощена мифами, связанными с интеллигенцией.
Особенно проблематичным для этого замысла формирования идентичности среднего класса является высокая степень произвольности и неточности, а также отсутствие прямой исторической связи между современной и довоенной городской жизнью. Наличие непрямой связи между ними объясняется при помощи регионального критерия, который в случае таких городов, как Бреслау/Вроцлав, сводится в основном к географическому и материальному критериям. Учитывая почти полное замещение довоенного немецкого населения поляками и исчезающе малое количество горожан-поляков в довоенный период, трудно говорить о существенной культурной, институциональной и социальной преемственности между довоенной буржуазией Бреслау и новым средним классом Вроцлава. В действительности, этот замысел формирования региональной идентичности является не более чем одной из попыток воссоздать идентичность и культуру западного среднего класса в рамках нарративов истории городского сообщества.

Легко заметить, что отсутствуют подобные попытки формирования идентичности среднего класса, в которых бы за основу бралось историческое наследие восточной части Польши. Однако именно в Восточной Польше, точнее, в той части Польши, которая в XIX веке принадлежала России, можно обнаружить вдохновляющие образцы идентичности, благодаря которым можно попытаться решить проблему интеграции польского среднего класса в более широкое международное сообщество. Одна из причин невнимания к Восточной Польше – широко распространенное сегодня негативное представление о той части Польши, которая принадлежала Российской империи. Считается, что вся восточная часть Польши отстает в развитии из-за последствий российского правления, которое продолжалось до 1915 года. Это господствующее представление об истории региона, как правило, игнорирует тот факт, что во второй половине XIX века Восточная Польша была одним из наиболее быстро развивающихся регионов Российской империи. В самом деле, здешние города и промышленные центры обгоняли в развитии города, расположенные в двух других частях современной Польши: в Галиции, которая находилась под австрийским правлением, и в Великой Польше, которая была под Пруссией. Белосток, Сосновец, Лодзь и Варшава развивались с невероятной быстротой. Варшава стала третьей столицей Российской империи; во всех этих крупных городах росло количество представителей буржуазии, благосостояние их тоже увеличивалось. Правда, большая часть капитала, благодаря которому развивался регион, привлекалась извне; новый класс капиталистов в основном состоял не из этнических поляков. В то же время большая часть польской элиты сформировалась под воздействием идентичности интеллигенции, которая считала собственные ценности (post/neo-gentry values) выше буржуазных. Тем не менее, существовала определенная группа поляков-горожан, которые быстро продвигались вверх по социально-экономической лестнице.
В то же время существовали различные типы смешанной идентичности. Одновременную приверженность еврейским, немецким, русским и другим корням могли демонстрировать отдельные группы, семьи и даже индивидуумы, внутри которых происходила постоянная борьба и смешение отдельных идентичностей. Эти сложные социальные трансформации и процесс возникновения польской буржуазии увековечены в двух известных польских романах: это “Кукла” Болеслава Пруса и “Земля обетованная” Владислава Реймонта. В обоих романах речь идет об успешных предпринимателях, сделавших карьеру во время правления Российской империи. Однако несмотря на то что существуют такие блестящие повествования о возникновении польской буржуазии в период поздней Российской империи, в целом память о Польше под управлением русских утрачена, и сейчас представления о том периоде еще более запутаны из-за обилия нарративов, посвященных политическим притеснениям со стороны России и сопротивлению Польши. Тут и каждодневное противостояние русификации, и периодические вооруженные восстания, описания которых преобладают в нарративах о польской истории XIX века.

Можно предположить, что историческое наследие предпринимательского класса в той части Польши, которая входила в состав Российской империи, было в основном забыто не только из-за своих “восточных связей”. Это также могло произойти из-за большевистской революции, в результате которой была уничтожена экономическая система Российской империи и разрушена карьера практически всех представителей деловой элиты. Ту же судьбу разделила большая часть польской буржуазии и существенное количество горожан, которые потеряли свои сбережения и собственность, находившуюся по ту сторону границы Советского Союза, установленной Рижским мирным договором. Польские землевладельцы также понесли большие потери в результате того, что к власти пришли большевики; однако они сохранили большую часть своих земель внутри ставшей независимой Польши вплоть до Второй мировой войны. Удар, нанесенный буржуазии, был еще более болезненным, поскольку она была интегрирована в экономическую и финансовую систему империи с центрами в Санкт-Петербурге и Москве. Варшава и Лодзь были неспособны развиваться с той же скоростью, что и до революции. Что касается политической элиты Польши в период между двух войн, то это время стало временем подъема интеллигенции. Идентичность этой группы была выстроена на мифах о патриотических движениях, о страдании от иноземных захватчиков и сопротивлении. До сих пор окончание Первой мировой войны отождествляется с обретением Польшей независимости в 1918 году; это событие оценивается как положительное и продолжает считаться решающим поворотом отечественной истории. Экономическая катастрофа, постигшая большую часть деловой и землевладельческой элиты Польши, обычно не упоминается. Для многих из тех, кто остался в Советском Союзе после 1918 года, катастрофа была не только экономической: за этим последовали гонения, аресты и казни.

Восстановление памяти об этом может оказаться полезным для замысла формирования локальной идентичности среднего класса. В отличие от буржуазии Бреслау или Щецина, буржуазия, существовавшая в Варшаве и Лодзе до 1915 года, по многим критериям является частью польского общества. То же самое можно сказать и о многочисленных поляках, сделавших карьеру в Центральной России или в Сибири. Истории их карьеры, бизнеса и семьи часто увлекательны и способны вдохновлять на многое, например, на осуществление межкультурного диалога и интеграции. В особенности это относится к польско-еврейским семьям, которые составляли существенную часть экономической элиты того времени. Среди них такие семьи, как Вавельберг и Кроненберг, известные тем, что они сыграли решающую роль в развитии банковской системы и промышленности. Сегодня диалог между евреями и поляками – это важный элемент построения гражданского общества в Польше, а возрождение наследия польских евреев является приоритетом государственной политики в сфере исторической памяти. Легко заметить, что самый распространенный нарратив о жизни евреев в довоенной Польше – это нарратив о провинциальных еврейских местечках (shtetls), как правило, населенных беднейшими людьми, принадлежащими к традиционным религиозным общинам. Память об успешных польско-еврейских предпринимателях, как правило, не слишком религиозных, принадлежащих к польским или русским сообществам, почти не сохранилась. И тем не менее они были важной частью буржуазии, возникающей в русской части Польши. Возрождение памяти об их достижениях, неудачах и дилеммах может быть полезным с точки зрения формирования идентичности современного среднего класса и будет благоприятствовать польско-еврейскому диалогу.
Редким примером возрождения исторической памяти об этом историческом наследии является деятельность банка Handlowy Bank в Варшаве. Это второй старейший коммерческий банк в Польше, основанный в 1870 году группой инвесторов во главе с Леопольдом Кроненбергом. В настоящий момент этот банк стремится подчеркнуть свою принадлежность Западу, акцентируя внимание на том, что его собственниками являются американские компании, наиболее крупная из которых – City Group, и используя название Citi Handlowy. Однако постепенно он открывает для себя потенциал наследия, связанного с Россией. Фонд Кроненберга (Fundacja Kronenberga), учрежденный этим банком, рассказывая о блестящей карьере Леопольда Кроненберга на своем сайте, особо подчеркивает, что банк имел возможность сотрудничать как с польскими землевладельцами, так и с русскими “властями” и польскими патриотами. Недавно банк также поддержал публикацию истории семьи Кроненберга.

Конечно, можно сказать, что подобный способ возрождения исторической памяти не менее произволен, чем любой другой, и шансы на то, что его вклад в установление идентичности среднего класса будет востребован, минимальны. Тем не менее, можно привести по крайней мере один пример действенности особой вдохновляющей силы, присущей исторической памяти о буржуазии в русской Польше: интригующее заявление генерального директора одной из наиболее успешных, технологически продвинутых польских компаний – производителя автобусов Solaris Bus & Coach. Их автобусы и трамваи – редкий случай, когда польский бренд известен по всему миру; их транспорт можно увидеть на улицах множества городов, от Абу-Даби до Стокгольма. Соланж Ольжевски, соучредитель компании, не раз говорила о том, что одним из ключевых факторов, вдохновивших ее и ее мужа на такой амбициозный замысел, был уже упомянутый нами роман Владислава Реймонта “Земля обетованная”. Название книги отсылает к городу Лодзь и к его динамичному развитию в конце XIX века. В романе на переднем плане – экономический рост и блестящие возможности, которые появились в этом уникальном городе в период правления Российской империи. Тот факт, что современные польские бизнесмены находят в этом источник уверенности в собственных силах, означает, что и другие нарративы об успешных предпринимателях русской Польши могут иметь скрытый потенциал. Они могут гораздо больше вдохновлять и служить образцом для подражания новому польскому среднему классу благодаря включенности в историю польского народа, что делает их близкими и знакомыми. Истории успешных предшественников не только служат источником вдохновения, но также рассказывают о тех дилеммах, с которыми сталкивались первые капиталисты. Многие из этих дилемм все еще актуальны, даже если они приняли несколько иные формы. Это и конфликт национальных интересов и мирового капитала, и обвинения в служении иностранным интересам, и необходимость лавировать между государственными и частными институтами.
Вопрос о том, как связаны идентичности интеллигенции и среднего класса, тоже может быть увязан с историей позднего периода русской Польши. Этот вопрос надо рассматривать в контексте напряжения, существующего между мелкопоместным дворянством и аристократической элитой, большая часть которых в дальнейшем превратилась в интеллигенцию и буржуазию соответственно. Это напряжение имеет еще более давние корни, уходящие в период до раздела страны, когда польская знать препятствовала подъему польской буржуазии. Это напряжение просуществовало до конца Первой мировой войны. Так или иначе, такой способ установления связи между идентичностью современного среднего класса и определенным историческим прошлым, как кажется, может предоставить альтернативный источник уверенности для новой экономической элиты, которая, возможно, склоняется к тому, чтобы расстаться с традиционной идентичностью интеллигенции. В то же время, если обратить внимание современного среднего класса на историческое наследие их предшественников в Восточной Польше, это может способствовать установлению взаимопонимания между Польшей и Россией и, шире, освоению и осмыслению поляками своего не-польского исторического наследия, в данном случае еврейского, русского и немецкого.