Cвобода слова и насилие в России

Boris Nemtsov was assassinated on 27 February 2015; he is pictured here in March 2014. Photo: Dharmikatva. Source:Wikimedia

Масштабный террористический акт в Париже – расстрел редакции сатирического журнала “Шарли Эбдо” и не менее масштабная реакция общественности стран Европейского союза на это преступление породили противоречивую реакцию в России. Самым ярким эпизодом в этой реакции стали ни одиночные пикеты православных радикалов у французского посольства с выражением поддержки исламским террористам, ни массовые митинги в столице Чечни – Грозном, с критикой погибших журналистов, а беспрецендентное политическое убийство ведущего оппозиционного политика Бориса Немцова. Оно было произведено на открытом месте в ста метрах от хорошо охраняемой резиденцией президента страны – Кремля. Его официально объявленным мотивом (по версии следствия) была месть за солидарность политика с редакцией журнала, что якобы оскорбило кого-то из руководителей пророссийских военнизированных структур в Чечне.

При всей трагичности этого убийства – было бы слишком просто описать современное российское общество как среду, где доминируют противящиеся свободе слова сторонники религиозного фундаментализма и терроризма. Тем не менее дискуссии о терракте против Шарли Эбдо и реакции на них наглядно характеризуют тот комплекс социальных и мироввозренческих проблем которые волнуют сейчас россиян.

Россия живет в другом социальном времени

Часть российских социальных мыслителей, а также автор данной статьи, разделяют тезис о том, что российское общество в своём социальном развитии на несколько десятилетий отстаёт от доминирующих тенденций характерных для ядра Евросоюза и других государств обобщенного Запада. Это свойственно впрочем, не только России, но и другим государствам которые находятся в орбите, но всё же на относительной периферии западного мира – Украине, Румынии, Турции, Мексики и т.п. Процессы урбанизации, индустриализации, распространения всеобщего среднего образования происходили в этих государствах со значительным отставанием от группы лидеров. Это приводило и приводит к тому, что базовые социальные преобразования и связанные с ними социальные практики, дискуссии и дискурсы происходят с существенным опозданием. Вызывая искреннее недоумение у тех, кто живёт в ином социальном времени и с жизнью подобных государств знаком в основном по телевизионным передачам.

Таким образом, на российских “социальных часах” в настоящее время примерно первая половина 1970-х годов по “европейскому времени”, а на “политических” – середина 1950-х. Пока в политике доминируют и усиливаются правые консерваторы с идеями милитаризма, презрения к правам человека и связями с мафиозными группировками, за последние десять лет в крупных городах расцвело движение хипстеров – молодых людей продвигающих различные социальные и культурные инициативы. Для России последних пяти лет характерны дискуссии о положении инвалидов-колясочников и трудностях с которыми они сталкиваются при передвижении по городам, муниципалитеты строят для них пандусы и лифты в подземных переходах, а также изучают ранее не привлекавшие их внимание возможности развития велосипедного движения и реорганизации городского пространства в комфортную для горожан среду. В обществе внезапно расцвели добровольческие группы для сбора средств на различные социальные инициативы по помощи различным категориям неймущих – что предыдущие десятилетия мало кого интересовало. Сильнейшие, хотя и неафишируемые реформы проходят внутри РПЦ, особенно в крупных молодежных городских общинах. Живейшие интерес проявляется к проблемам меньшинств (прежде всего гомосексуалам) и мигрантов.

Мигранты – особенно значимая проблема больших российских городов. Резкое сокращение миграции из российских сел в города, связанные с проблемами урбанизации, экономический рост в России 2000-х-2010-х годов – закономерно повлекли за собой радикальное увеличение миграции из других государств. Прежде всего это были выходцы из Кавказа и Средней Азии. В принципе этот процесс очень походил на то, что в 1960-1970-е годы переживали такие крупные страны как, например, Западная Германия и Франция. В городах довольно быстро появилось большое количество людей отличающихся не только слабым знанием языка новой родины, но и внешне, привычками, поведением, религией. И если одни группы населения были готовы их принять и помогать им в адоптации, то другие их боялись и хотели бы от них избавиться. Парадоксальным образом те же 1970-е годы – были временем расцвета доморощенных террористических группировок (как левых, так и правых), а также мафиозных структур созданных “коренными” жителями страны, которые куда более активно, чем озабоченные ежедневным выживанием мигранты культивировали насилие.

В современной России – аналогичная ситуация. Число мигрантов не имеющих российского гражданства (а многим удаётся его получить) на территории России оценивается официальными властями и демографами в 10-15 миллионов человек. Хотя российские спецслужбы периодически арестовывают исламских радикалов из Средней Азии, ищущих тихую гавань в России (куда до недавнего времени они могли попасть без виз и даже без заграничного паспорта своей страны), никакой террористической активности внутри страны они не проявляли. В то же время они становились объектами нападений со стороны расистов (не менее сотни жертв ежегодно) или мафиозных структур различного толка.

Вместе с тем, практически внезапное (миграция из Средней Азии очень интенсивно шла примерно в 2002-2010 гг.) появление в крупных и средних городах сотен тысяч мигрантов вызывает беспокойство у населения и даже весьма либерально в иных случаях отношении настроенных его представителей. Подогревают опасения “исламизации страны” массовое участие мигрантов в ежегодных празднованиях Курбан-Байрама. В этот день у весьма немногочисленных имеющихся легальных мечетей (на всю 15-милионную Москву их менее 10) свои коврики для намаза расстилают десятки тысяч человек – занимающие все улицы и площади на сотни метров от зданий.

Реакция на убийство

Именно по этому расстрел “Шарли Эбдо” был воспринят значительной частью российского интеллектуального сообщества, не только как масштабная трагедия – но и как подтверждение давно сформировавшихся опасений. Мол, мигранты с исламским вероисповеданием – есть источник опасности для всех людей разделяющих настоящие европейские ценности. При этом нередко дополнительно приводятся аргументы из опыта противостояния Израиля и палестинцев – с которым многие представители российской интеллигенции знакомы не понаслышке. Там живут их друзья и родственники.

Например, одна из самых известных писателей Росссии, видная участница антипутинской оппозиции Людмила Улицкая выступила на крупном оппозиционном веб-сайте “Открытая Россия” с развернутой статьей в котором писала об угрозе “исламского терроризма”. По её мнению общей причиной трагедии стало “полное непонимание Европой той угрозы, которую несет современной цивилизации исламское государство.” В своей статье она одобрила израильскую тактику сноса домов террористов и аналогичный российский опыт реализуемый в Чечне по приказу Руслана Кадырова. (https://openrussia.org/post/view/2011/)

Не менее распространенной оказалась и другая позиция. Буквально в течение двух суток после покушения на карикатуристов российские социальные сети облетела подборка копий обложек журнала на религиозные темы. Стиль изображения сакральных фигур на них напоминал российскому интеллигенту худшие варианты атеистических плакатов 1920-х годов, которые обосновывали начало массовых закрытий церквей и гонений против верующих. К тому же часть из них имели сексуальные сцены. Подобный стиль карикатур не ассоциируется у многих россиян, в том числе прозападно ориентированных, со “свободой слова”. Под ней понимается возможность говорить о высоких идеалах (политических свободах, правах человека, свободе вероисповедания), но не о “скабрезных” вещах.

На это противоречие обратил внимание в вызвавшем много откликов “статусе” в своём Фейсбуке известнейший архитектурный критик Григорий Ревзин. Сообщив, что он уже возложил цветы к посольству Франции он заявил, что подобные карикатуры не имели отношения к “свободе слова”, а были частью специфической европейской “смеховой культуры” имевшей больше общего со средневековыми карнавалами, чем с современными представлениями о толерантности. И что убийцы действовали в соответствии со своими не менее средневековыми представлениями об отношении к тому что считали оскорблениями. Свою колонку, частично перепечатанной в популярном “прогрессистком” православном журнале “Православие и мир” он заканчивал словами: “Наш фундаментализм – в виде РПЦ ли, государства, казачества или его чеченского величества – в достаточной степени ненавидит либерализм за то, что составляет его сердцевину – за уважение к личности, за равенство перед законом, за основные свободы, за идею сменяемости власти. Ну и зачем давать ему возможность заявить, что либерализм – это похабень и кощунство? Путин ужасен не тем, что он посадил девчонок Пусси Райт, у него много других заслуг. А тем, что он их посадил, он смешон.” (https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=893749433999235&id=100000925591192) Через три дня после этой публикации он был серьезно избит кастетом неизвестными без всяких причин у своего дома. (http://www.kommersant.ru/doc/2104213) Сам он объяснил произошедшее возможным “бытовым инцидентом”, что в контексте последующего убийства Немцова уже таковым не кажется.

У большого количества людей в России – религиозных, сочувствующих религии или просто консерваторов карикатуры вызвали куда более резкую реакцию. Здесь диапазон мнений располагался от позиции схожей с идеей Ревзина – “не стоило провоцировать экстремистов”, до позиции – “карикатуристы виноваты в первую очередь сами”. Первоначально сторонники подобных взглядов возмущались кампанией в память о погибших карикатуристов только в социальных сетях. На сотни человек пришедших с цветами к французскому посольству нашлись единицы вышедшие с пикетом в поддержку террористов. И то, это были представители крайне малочисленной радикальной православной группировки, знающей толк в уличных пропагандистских акциях. И их расчёт оправдался – пять человек по очереди постоявших с плакатом поддерживающим террористов стали героями всех основных мировых СМИ, а сотни тех кто почтил память – журналисты не заметили.

Реакция на “Je suis Charlie Hebdo”

Совершенно иное измерение события вокруг убийства в Париже приняли тогда, когда россияне осознали масштаб международной кампании в поддержку свободы слова под слоганом “Je suis Charlie Hebdo”. Новость об убийстве не “утонула” в информационном потоке, а продолжала волновать общественность в течение как минимум двух недель. Особенное впечатление произвел многомиллионный марш единства в Париже 13 января на который приехали европейские и мировые политики первого эшелона.

Подобная солидарность немало озадачила сторонников религиозных и консервативных ценностей, поскольку подрывала сложившейся в современной России тенденцию борьбы с “оскорблением чувств верующих”. Начиная с состоявшегося в 2005 году процесса по делу выставки “Осторожно – религия!”, где подвергнувшиеся погрому со стороны православных фундаменталистов галлеристы были осуждены “за публичное выражение унизительного отношения к христианской религии в целом, а к русской православной церкви, в особенности”, в практике государственного судопроизводства была заметна чёткая тенденция по преследованию деятелей культуры идущих на радикальные эксперименты с религиозной символикой. Дело “Пусси Риот” (2012) находилось в этом ряду. С другой стороны государство столь же рьяно преследовало религиозных экстремистов и запрещала религиозную литературу пропагандирующую насилие или даже идеи “превосходства одной религии над другой”. В отличие от тоталитарного советского периода в современной России подобные меры не носили всеохватывающего характера, однако тенденция на принудительное (через суды) замирение наиболее авангардной (и антирелигиозной) части общества с религиозными активистами была очевидной. 30 июня 2013 г. в ответ на выступление “Пусси Риот” в кафедральном соборе Москвы был принят закон об оскорблении чувств верующих по которому лица признанные “в публичных действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих” могут получить очень крупный штраф и до трех лет тюремного заключения.

Героизация карикатуристов из “Charlie Hebdo” – явно нарушала “баланс сил” в пользу либеральных критиков религии и потому вызвала разнообразные попытки ответа. На первом этапе самой типичной из них были демотиваторы и персональные заставки в блогах “Je ne suis pas Charlie”.

Например, Станислав Кулов – эксперт Славянского правового центра, протестанской юридической организации в Москве много сделавшей для отстаивания прав христианских верующих, дискриминируемых региональными властями и РПЦ – написал на своей странице в Фейсбуке: “Редакцию с такими гнусными карикатурами, пошлыми, и порой с откровенным богохульным содержанием как-то не хочется поддерживать. Люди должны, наверное, сначала думать о последствиях до того как нарисовать хит, пропиариться. Да, сатира, должна колоть, но не должна оскорблять. Зло, порождает зло, и об этом говорят последующие взрывы в одной из мечетей Парижа. Некоторые скажут, но это же просто рисунок… это не просто рисунок! Это граничит с экстремизмом, по-моему мнению. И государство должно было отреагировать на такие выпады. … Я не Чарли потому что я уважаю тех кто рядом. Я не хочу делать из этих людей героев, я не хочу чтобы мои герои вообще были похожи на них.” (http://afmedia.ru/blog/stanislav-kulov-je-ne-suis-pas-charlie)

Однако вскоре после появления частных мнений в интернет-кампании начали участвовать уже организованные государством силы. Через государственное цензурное ведомство – Роскомнадзор – российским СМИ 16 января было официально запрещено воспроизводить карикатуры журнала. (http://www.kommersant.ru/doc/2654306)

Кроме того, российская пропагандистская машина действующая в социальных сетях активно участвовала в реинтерпретации лозунга “Je suis Charlie Hebdo”. После обстрела 13 января российскими боевиками из системы залпового огня автобуса в населенном пункте Волноваха на территории контролируемой украинскими войсками и гибели в нём двенадцати человек, президент Украины Петр Порошенко выдвинул лозунг “Je suis Волноваха”. Он получил некоторую популярность в Украине. В ответ российские пропагандисты в социальных сетях начали предлагать сторонникам Путина и группе поддержки российской агрессии в Украине демотиваторы (как известно в С-Петербурге действует крупный центр по их производству (http://www.svoboda.org/content/article/26913247.html) и другую изобразительную продукцию которая трактовала “Je suis…” прямо противоположным образом. Вместо названия журнала под популярный лозунг подкладывались символические для этих людей фигуры жертв конфликта – как мирных жителей, так и целых населенных пунктов. Самым популярным демотиватором стал “Je suis Ваня” с фотографией ребенка якобы убитого на Донбассе в результате обстрела украинских военных. На фоне разгоревшихся в середине января боевых действий эти лозунги и демотиваторы часто использовались в социальных сетях.

Кадыров: Немцов и другие возможные жертвы

Однако наиболее серьезным образом история с Charlie Hebdo неожиданным образом зацепила главу российского региона Чечня Рамзана Кадырова. Этот молодой диктатор из команды Путина является сыном бывшего главного муфтия Чечни Ахмата Кадырова. Семья воевала на стороне чеченских сепаратистов в течении первой чеченской войны 1994-1996 годов, но в начале второй чеченской войны перешла на сторону федеральных властей. Причиной этого было то, что за время существования независимого чеченского госудраства в 1996-1999 гг. в нём реальную власть получили сторонники радикального салафистского ислама. Он противостоял суфийскому исламу, одним из лидеров которого в регионе был Кадыров-старший. После победы российской армии Ахмат Кадыров стал новым руководителем региона. После его гибели в результате терракта в 2004 г. власть перешла по наследству к его очень молодому на тот момент (28 лет) сыну, который благодаря жестокости подчиняющихся ему формирований бывших боевиков-сепаратистов держит в страхе населения региона.

Кадыров в своих речах превознося до небес Путина получал от федеральных властей огромные средства на восстановление Чечни и на поддержку своего диктаторского режима. При этом в Чечне он построил полурелигиозную модель социального устройства, которая включает не только строительство огромных мечетей (и спортивных залов), обучение исламу в средних школах (что в подобных формах отсутствует в других регионах России), но и полуофициальный контроль за тем как одеваются живущие в регионе женщины, неофициальный запрет на их курение в общественном пространстве и другие традиционалистские и неотрадиционалистские ограничения. Кадыров также компенсирует свою активную борьбу с салафитским подпольем активными контактами в исламской умме, в том числе с салафитскими правительствами государств Персидского залива.

Фактически Кадыров претендует на роль одного из лидеров исламской уммы или во всяком случае лидера мусульман России. При этом уровень его богословского образования низок, поэтому завоевывать авторитет он пытается в образе исламского государственного деятеля и энергичного защитника веры. Поэтому неудивительно, что он нервно отреагировал на кампанию памяти погибших карикатуристов. В ответ на призыв оппозиционного политика Михаила Ходорковского опубликовать карикатуры в России и на публичные размышления главного редактора прогрессисткой радиостанции “Эхо Москвы” Алексея Венедиктова – не сделать ли тоже на сайте радиостанции – Кадыров объявил их своими личными врагами и стал утверждать, что найдутся те, кто сможет им отомстить за оскорбление ислама. Впрочем, поскольку Кадыров делает подобные резкие заявления по разным поводам не в первый раз, они после пары дней медиашума остались забытыми.

Тем временем Кадыров предпринял неординарные действия, чтобы продемонстрировать себя защитником ислама. 19 января в столице Чечни Грозном им был организован крупный митинг, на котором должны были быть представлен протест всего мусульманского населения Северного Кавказа. Три региона на этой территории – Чечня, Ингушетия и Дагестан действительно глубоко исламизированы. Однако организованное Кадыровым мероприятие, под которое в республике был объявлен выходной день, имело однозначно бюрократический характер. На митинг жители города выходили с едиными отпечатанными плакатами и с одинаковыми воздушными шариками на которых были написаны слова о любви к пророку. Несмотря на заявление о готовности собрать на него миллион человек, реальное количество собравшихся было во много раз меньше и это были в основном подневольные диктатуре Кадырова жители региона. (http://yodnews.ru/2015/01/19/grozny#!)

Об угрозах Кадырова медиа вспомнили сразу после убийства Бориса Немцова произошедшем 28 февраля. Оно произошло настолько близко к Кремлю, что находилось в зоне контролируемой личной охраной Путина. Поэтому в отличие от других известных политических убийств в России за последние два десятилетия непосредственных исполнителей убийства удалось найти в течение нескольких дней. Стрелявшим в Бориса Немцова по версии следствия оказался Заур Дадаев, заместитель командира полка “Север” российской армии, который фактически подчинялся Рамзану Кадырову. Этот полк состоял из бывших чеченских сепаратистов-исламистов сдавшихся новым властям Чечни под личные гарантии Рамзана Кадырова. Ему ассистировали несколько членов чеченской и ингушской диаспоры проживавших в Москве.

Официальным мотивом убийства по первоначальным заявлениям Дадаева стала его обида на Бориса Немцова, который в своём посте в социальных сетях заявил (как и Григорий Ревзин), что исламисты живут средневековыми предрассудками. Когда об этом стало известно СМИ, Кадыров в своем официальном заявлении отметил что Дадаев был очень хорошим и патриотичным по отношению к России бойцом, очень религиозным человеком и он понимает мотивы его действий. Затем правда выяснилось, что Дадаев получил очень крупную сумму – 5 млн российских рублей (более 80 тысяч евро) на подготовку убийства.

Хотя в организации убийства ещё многое неясно и ключевые персонажи передававшие исполнителям деньги, организовывающие встречи Дадаева с помощниками ещё не задержаны, очевидно, что следы ведут к руководству Чечни. Кадырова неоднократно публично обвиняли в организации заказных убийств своих политических оппонентов, правозащитников и журналистов как внутри России, так и за рубежом. Однако в лучшем случае за решеткой оказывались непосредственные исполнители – такие как убийцы журналистки Анны Политковской, которые упорно молчали о заказчиках преступления.

Немцов не был самым ярким сторонником “Charlie Hebdo” в России, поэтому в качестве возможной реальной причины убийства также называли его давний конфликт с семьей Кадыровых, которые он описал в своих политических мемурах. Цитата из них распространилась в социальных сетях уже после его убийства. В ответ на критику Кадырова в 2001 г. на крупном собрании в Чечне за наметившуюся монополизацию власти, его в кулуарах собрания встретил молодой человек в форме полковника российской армии, который заявил ему в лицо, что за такие речи его надо убить. Этим полковником оказался Рамзан Кадыров.

Тем не менее с учётом внезапно ставших реальностью угроз Кадырова СМИ России объявили о существовании некоего “расстрельного списка” его врагов в которых вошли те, кому он публично угрожал в связи с “Charlie Hebdo” Ходорковский, Венедиктов, а также бывшая подруга самого Кадырова – известная телеведущая Ксения Собчак (дочь учителя и покровителя самого Путина – покойного губернатора Петербурга Анатолия Собчака), которая в конце 2000-х годов из гламурной дивы превратилась в видного деятеля оппозиционного демократического движения.

Подводя итог истории о посмертной жизни карикатуристов из “Charlie Hebdo” в России можно констатировать, что они стали “лакмусовой бумажкой” проявившей всю противоречивость политических и социальных тенденций в современной России. Более того они подчеркнули глубокий конфликт между устаревшим режимом политической власти в стране, живущим в режиме “эпохи маккартизма” и отчасти опирающихся на губернаторов-диктаторов, действующих в духе репрессивных режимов “банановых республик” Латинской Америки 1950-1970-х годов; и городскими сообществами живущими в совершенно ином социальном времени. Последние надеются и готовят перемены, которые политическая власть пытается остановить всеми способами, включая убийства инакомыслящих.