Крестовый поход детей и взрослых, или Записки обывателя

И все так же, не проще,
Век наш пробует нас –
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
В тот назначенный час?!
Александр Галич

Преамбула

25-го марта в Минске была разогнана демонстрация, идущая к спецприемнику на Окрестина выразить солидарность с политическими узниками. Есть жертвы. Не так уж много, но для Минска более, чем достаточно. Это своего рода кульминация мартовских событий 2006 года.

Не буду анализировать причин того, что произошло: я не аналитик, я обыватель, выдернутый из привычного хода жизни этими несколькими днями. Какой бы ни была моя следующая жизнь – она будет другой: это я знаю точно.

Почему я пишу об этом? Потому что огромная часть белорусов оказалась в таком же положении: с 19 марта они выдернуты из контекста повседневности и вряд ли смогут в него вернуться. “В одну и ту же реку нельзя войти дважды”, даже если это не река, а затхлое болото нью-совковой жизни. Революция, о которой грезили немногие смельчаки, состоялась – там, где всегда и происходят главные революции – в умах и сердцах. Прошу прощения за банальность, но правда часто бывает банальна.

Как видно из публикаций “сторонних наблюдателей”, мнения разделились: одни восторженно приветствуют “джинсовую революцию” и возмущенно пишут о действиях правительства; другие говорят о райской жизни белорусов и негодуют по поводу их неблагодарности “батьке”; третьи посмеиваются над малым количеством протестующих и в который раз пеняют белорусам на их “рабскую покорность”. Неправы все.

Первые – потому что революции как таковой не произошло, скорее, эти события – катализатор внутренних изменений людей. Процесс пошел. Тлеющий уголек отвращения к режиму ярко вспыхнул в нужном месте и в нужное время – 19 марта на Октябрьской площади. Теперь костер снова рассыпался на угольки, и каждый ушел, озаренный собственнным светом. Это немало. И последствия не за горами. Раньше я не сомневалась в том, что Лукашенко еще спляшет на братской могиле его ненавистников и, выбивая бойкую чечетку на могильной плите, споет комические куплеты. Теперь я уверена в обратном. Причем эта уверенность начала крепнуть не тогда, когда “случилось то, что случилось”, а раньше – в последний ужасный год “закручивания гаек” – и лишь утвердилась во время предвыборной вакханалии.

Вторые неправы и сущностно, и буквально. Буквальность в том, что современная Белоруссия – что-то вроде огромной “потемкинской деревни”. Вечный пример – чистые улицы. Сколько понаписано об этой чистоте! Создается впечатление, что речь идет о чистоте помыслов властей, а не минских “авеню”. Но Минск, во всяком случае, его центр, всегда был чист – не только в советское время, но и в период голода и холода ранней перестройки. Традиция такова – чтобы “лицо” выглядело презентабельно. А в подъезды, где нет кодовых замков, никто из почитателей “батьки” часом не заглядывал? И лучше бы – в спальных районах, где и живет основная масса почитателей президента. На заре его правления в одном из лифтов микрорайона Серебрянка было вывешено красноречивое объявление: “Электорат Лукашенко! Перестаньте сцать в лифте!” Как пишут на форумах, “подпишусь под каждым словом”.

Второй миф – зарплаты. Своевременная их выдача и рост совершенно четко обусловлены внешними обстоятельствами – вынужденной “милостью” Путина. Но, как верно отметил в своем получасовом предвыборном ТВ-обращении А.Козулин (всего таких обращений было два), зарплаты у нас белоруские, а цены европейские. Многие ли минчане могут позволить себе купить квартиру, когда самая дешевая однокомнатная стоит 30 000 долларов, а “хорошая зарплата” – 200 долларов? Сколько десятков лет им понадобится на это – и то при условии, что они будут питаться слюной, как даосы и индийские йоги? То же касается цен на продукты и бытовую технику. А всякие попытки “подработать” облагаются грабительскими налогами (от 9 до 20%).

Третий миф – спокойствие и “стабильность”, провозглашаемые с высокой трибуны и с окружающих ее маленьких “трибунок”-сателлитов. Нет и не может быть ни спокойствия, ни стабильности в стране, пропитанной страхом. Боятся все – от диссидентов до самых приближенных “к телу”: последние потому, что любимая забава нашего правителя – “ператрахивание аппарата”. Эта формула верна не только в орфоэпическом, но и в метафорическом смысле. Вы никогда не слышали, как белорусский президент в привычном для него состоянии истерического недовольства разговаривает с подчиненными – с министрами, с председателями колхозов, с рабочими, к которым он на заре времен изредка снисходил (теперь давно уж нет)? Я слышала и никому не рекомендую: от беспардонного “тыканья” пожилым людям, от угроз и воплей, плавно переходящих в визг, нормального человека может и стошнить. Без всякой метафизики – буквально вывернуть на землю.

На сем выразительном моменте мы и переходим от буквального к сущностному. Те, кто говорит: “Лучше страх, чем “звериный оскал капитализма”, просто забыли, что такое страх. Более того, такого страха, как в последние годы в Белоруссии, мы, “послесталинские”, никогда не и знали. В 70-е-80-е гг. в СССР люди побаивались, но смеялись. Не было всеохватного липкого ужаса. По крайней мере, были известны правила игры, которым нехотя подчинялись и которые умело обходили. Весь ужас жизни здесь и сейчас – в том, что правила меняются на глазах и обновляются “постфактум”. Например, сперва заводится дело на создателей интернет-мультиков про президента, а потом создается соответствующий указ. Указы о “дискредитации” и “клевете”, под которые можно подогнать все, что угодно, и в нарушении которых можно обвинить кого угодно, висят над головами и зловеще хлопают, как крылья ворон, в последний год почему-то облюбовавших наш “чистый” и “процветающий” город.

Впрочем, указы не обязательны. Если нет ничего сверху, снизу подсуетятся. Преподавателя экономики одного из вузов в течение недели увольняют за ответ на вопрос о том, откуда взялось “белорусское экономическое чудо”, – донесли студенты. Историку из академического института не подписывают ежегодный контракт – реакция на подметное письмо о том, что под видом научной работы он написал “злобный антисоветский пасквиль” (и это в независимой Республике, через 15 лет после крушения СССР!) и “дышит зоологической ненавистью к властям”. Знакомая формулировочка? До оскомины! За безобидную шутку студентов на фестивале СТЭМов, которая заключалась, главным образом, в умелом копировании “батькиного” прононса, в одночасье были изгнаны два проректора и женщина, заведующая культмассовой работой. “Сигнализировал” один из деканов, который упреждая возможный удар, притащил в администрацию президента видеокассету с записью. Были собраны и проинструктированы все ректоры всех вузов, потом ректоры проинструктировали проректоров – и понеслось… По законам лавины – сверху вниз. После этой истории, случившейся полтора года назад, страх обуял всех, кто прежде стоял “над схваткой” и думал, что ему лично ничего не грозит. Стало ясно, нет, скорее, ощутимо, что и исчезновения людей, и закрытие оппозиционных газет, и “посадки” по политическим статьям вовсе не где-то “там”, далеко. Здесь, рядом. Пришло понимание, что в любой момент из университета могут изгнать твоего ребенка; что с тобой могут не подписать контракт из-за анедота, рассказанного в “курилке”; что тебя могут избить на улице…

Вставной эпизод: Рассказ таксиста.

Сел тут ко мне один. Солидный, с портфелем… Разговорились. Он все расспрашивал, как работается, то да се. Ну, я отвечал все, как есть. Назавтра вечером звонят по телефону: это ты, мол, работаешь на такой-то машине? Номер назвали и все такое… Ну я, говорю. Это ты говорил? Ну говорил. Да мы тебя… А через два дня в подъезде исколошматили вдрызг.

Чего у нас нет – так это как раз стабильности. Ибо просыпаясь утром, сжимаешься от предчувствий: что еще удумает наш президент или его верные псы? Что на этот раз? И узнаешь о том, что закрывают аптечные киоски, а значит, и ближний к твоему дому, потому что, видите ли, там не соблюдается санитария. Прелестный чистенький аптечный киоск, с доброй женщиной, которая непременно закажет для тебя недостающее лекарство, если его не окажется в продаже. И теперь тебе – больному или старику – надо ползать по всему городу в его поисках, часто тщетных. Или что лишают лицензии (все в один день) коммерческие медучреждения – из-за высоких цен. Надо ли говорить, что в государственных поликлиниках цены на УЗИ и т.д. мгновенно становятся выше, чем месяц назад в этих коммерческих? Или что все каникулярные поездки белорусских детей (наших почти стопроцентно больных постчернобыльских детей!) на лечение высочайшим указом запрещаются – отныне и присно, и вовеки веков, аминь… Почему? Потому что там они набираются “западных ценностей”, прельщаются “миром чистогана”. И что поездка на научную студенческую конференцию в ближайшую Польшу служит поводом для изгнания из университета. А каково, когда твой ребенок в марте вдруг узнает, что правила приема в вузы опять (в который раз) изменились, и вся его подготовка полетела к чертям. И когда твою дочь – минчанку, брестчанку, могилевчанку – отличницу-“краснодипломницу” распределяют в одну из чернобыльских деревень.

Я хочу, чтобы “близко-зарубежные” сторонники “батьки” поняли: это не отдельные случаи, мы в этом живем, и с каждым днем снежный ком растет, забиваясь в нос, рот, легкие, мешая дышать. Я хочу, чтобы вы примерили это на себя. Я намеренно не пишу детально о той подлой несвободе, которая проникает через все щели. О страхе доноса, предательства, провокации, который обуревает любого. Об ужасе, который бьет тебя в солнечное сплетение и замораживает желудок, скручивая в комок кишки, когда ты понимаешь, что сказал что-то “не то” в присутственном месте – даже если сказал сущую мелочь, например, посетовал на закрытие тех же аптечных киосков. О том, каково нормальному человеку видеть, когда по БТ нон-стоп идут документальные сериалы о Сталине “мудром, родном и любимом”, когда строится музей “Линия Сталина”, когда Сталин преподносится как образец вождя, дабы этим идеализированным образом санкционировать сегодняшние репрессии. Обо всем этом можно и нужно подробно, но не буду. Потому что эти доводы действуют лишь на тех, кто понимает ценность личной свободы человка. Как правило, к сторонникам “стабильности, порядка и твердой руки” это не относится. Как писала З.Гиппиус, “если надо объяснять, то не надо объяснять”. Прошу об одном – примерьте этот “испанский башмачок” на себя и на ваших детей. Хотя бы мысленно. Хотя бы на минуту.

И наконец, о третьей точке зрения: белорусы – рабы, их – жалкая горстка. Незабвенный профессор Преображенский говорил: “Не читайте советских газет”. Не смотрите белорусских и части российских телеканалов! Я не склонна преувеличивать, но не собираюсь и преуменьшать. Когда в первый вечер на площади собрались люди, российские издания говорили о трех тысячах, а оппозиционные белорусские сайты и “загнивающие голоса” – о сорока. Перефразируя старый анекдот – “и ты не прав, и ты не прав”. По моим подсчетам, в самые “лучшие” минуты вечерних митингов людей было тысяч 20-25, в “худшие” – около 15. Но дело даже не в количестве. Дело в тенденции. После того, как тогда, 19-го, в День Первый, мы разошлись, большинство из нас думало, что назавтра не придет никто, в том числе и мы сами. Но 20-го пришли. И поставили четыре палатки. Назавтра опять пришли и поставили десять. К утру 24-го числа, когда лагерь был разогнан, стояло 39 палаток. В первую ночь защищать “палаточников” осталось несколько десятков человек, во вторую – две сотни, в третью – полтысячи. С утра количество людей увеличивалось и вечером доходило до нескольких тысяч. Да, куда меньше, чем в Киеве. Ставленник “батьки” одиозный кандидат Гайдукевич назвал это “голубым майданчиком”. Не вдаваясь в детали по поводу личности, вернее, по поводу отсутствия оной у этого меленького жалконького тараканье-усатого персонажика, скажу только одно. Люди, бывшие на Майдане в Киеве, говорили мне: “Если бы у нас были такие условия, когда за пронос еды и воды в лагерь стариков и женщин сажают на 15 суток; когда за принесенный биотуалет до полусмерти избивают парня; когда каждую минуту производят подлые провокации; когда на улице минус десять, а ты не можешь отлучиться погреться, потому что тебя сразу изобьют и арестуют, а если и сможешь – то нет смысла: все кафе, магазины и общественные уборные в округе закрыты на бессрочный “технический перерыв” – мы бы и ночи не продержались”.

Более того. Вчера, 25-го, на улицах было отнюдь не такое – впрочем, и оно весьма впечатляет – количество людей, как показал единственный правдивый канал Euronews. Съемки делались только на проспекте Скорины (из невнятной личной неприязни к первопечатнику переименованном “батькой” в проспект Независимости) и на одном сегменте парка Я.Купалы. А сколько людей в это время шло к парку по окрестным улицам! Какое количество не смогло вырваться на проспект и толпилось на подходах к нему, сдерживаемое “эцелопами” в касках и со щитами! Сами “эцелопы” признают, что на одном лишь перекрестке Ленина – Скорины их было около 1,5 тысяч. И еще – те, кто знают Минск, поймут: колонна тянулась по всей улице Немига, голова – у театра музкомедии, хвост – у Оперного театра. Это не десять тысяч, это больше. Много больше. Шли, пели, смеялись и чувствовали, что жизнь – штука стоящая. Сейчас в больницах несколько людей с перебитыми позвоночниками. А сколько тех, кого перевязали и отпустили? А тех, кто побоялся обращаться в больницу и залечивает раны дома? Без счета.

Вставной эпизод. Из разговоров на улице Ленина 25 марта:
-Мам, а почему столько людей?
-Праздник, сынок.
-А почему у дядек дубинки взади?

И еще. Мне, всю жизнь прожившей здесь и знающей белорусскую историю, ясно, как белый день: терпение белорусов (под этим именем я понимаю сейчас всех жителей Белоруссии, без связи с этнической принадлежностью – и русских, и евреев, и литовцев, и поляков, и украинцев, и татар) лопнуло. Перегорели предохранители. Ибо, признаюсь, в стране, где долгие годы все большие перемены производились исключительно сверху, я неделю назад и помыслить не могла подобной – и столь многочисленной инициативы – снизу. Не сравнивайте нас с украинцами. Сравните нас с нами, какими мы были год, месяц, неделю назад.

Из теплых, слегка вибрирующих от затаенного страха и звенящего напряжения квартир нас вывели на улицу дети. История “крысолова наоборот”.

Дана и другие

У американского антрополога М.Мид есть знаменитая типология культур: постфигуративные (глубоко традиционные, где жизнь молодежи проходит по “образу и подобию” старших поколений), кофигуративные (где дети учатся у сверстников) и префигуративные (где взрослые учатся у детей). Мы, находящиеся на стыке первых двух, и тяготея к постфигуративности, в мановение ока оказались на вольном юном – холодном, страшном, но и бесстрашном ветру последней.

Вставной эпизод. Из дневника Даны:

Оставалось сделать только одно, и я это сделала. Позвонила, человеку, которого я люблю уже два года, и сказала ему об этом. Давно хотела, но не могла решиться. А сейчас уже бояться нечего.

Что пронзило меня в этом дневнике – помимо честности и благородства незнакомой мне девочки? Она определила тот механизм, который заставил нас день за днем ходить на площадь, а некоторых – стоять на ней ночами. Это механизм: “меня позвала Светка, моя подруга”. “Дедка – за репку, бабка – за дедку”. Круговая порука. Самая нерушимая, самая традиционная, самая древняя связь людей. Там был мой друг. Сейчас он в Жодино, в Минске уже сажать некуда. “Дедка за репку”. Там была моя подруга, тихая, добрая, домашняя. “Бабка за дедку”.

И еще один толчок, заставивший нас выйти 19-го – еще до всякой круговой поруки, ибо первое решение каждый делал самостоятельно. Говорю сейчас не о студентах – а о нас, о взрослых и рассудительных, толерантных и “памяркоўных” белорусах.

Нет, не Милинкевич и Козулин – мы мало знали о них, у нас не было никакого доступа к информации о кандидатах, кроме двух получасовых передач по телевизору, да интернет-сайтов (у сравнительно небольшой части населения). Впрочем, один из кандидатов с экрана не сходил. Не надо быть Нострадамусом или Вангой, чтобы догадаться, какой.

Итак, что же вывело нас на площадь? Не дети – мы не знали, сколько их выйдет и кто это будет. Мы не знали даже о том, что там будут наши дети. Не в переносном смысле – наши, белорусские, а в самом буквальном – наши, родные. Что заставило нас прийти тогда, в самый первый раз?

Вставной эпизод. Ответы на вопрос:

Стыдно. В голове Галич: “Можешь выйти на площадь в тот решительный час?” (Мужчина, за 40).

Думаю, если бы расспросить всех стоящих на площади, ответы были бы примерно такими же. Стыдно. Надоело бояться. Хочется сохранить честь. Категории-то все воздушные какие-то, ненадежные. Помните, как Пьер Безухов французу в Москве рассказывает о своей любви к Наташе, а тот ему отвечает: “Облака, облака”? Так и это – все облака. Ни в карман положить, ни съесть, ни выпить, ни на пользу пустить. Самое мощное на свете – это облака. Идеалы. Недаром Дана пишет о хороших прочитанных книжках и хороших песнях. Из “облачного” материала ткется справедливость, честь и достоинство. Только из облаков – и никак иначе.

Потому больше всего оскорбила телеложь о том, что людям на площади платили. Сперва называли 20 тысяч рублей, т.е. девять долларов. Потом таксу повысили до пятидесяти. “Беги, получай свои баксы!” – истошно кричала старуха вчера на улице. В ответ смеялись, не возражая. Хотя было тяжело, наша ведь, здешняя бабушка.

Но вернемся на площадь. Возможно, мы – взрослые, умные, рассудительные и осторожные белорусы – пусть не все, но многие, ограничились бы и без того достаточно мужественным в наших условиях жестом – присутствием на митинге 19-го. Ведь нас пугали терактами, арестами, взрывами и дохлыми крысами. Преодолели страх, пришли – и будет. Поставили бы “внутреннюю галочку”, записали бы в актив собственных достойных поступков – и жили бы, как живется. Но тут вмешались дети.

Вставной эпизод:

Бабушка, ну я не могу, понимаешь. Все мои там… Ба, ну прости. Не плачь, ба. Не могу я, понимаешь? … Спасибо, ба”.

Это мы, Господи!

Так они и стояли. Ветер дул лютый. Кто-то сказал: “Лукашенко с чертями договорился”. Подтанцовывали, подпевали. Играли в ручеек и в жмурки. Сперва был мяч, но он отскочил в сторону, и его украл милиционер. Было бы легче, если бы со спиртным, но тогда их в два счета загребли бы за нарушение правопорядка. Потому не только не пили – прогоняли любого, кто предлагал. Может, кого-то незаслуженно обидели, пусть простит: дело было важнее. А дело требовало – стоять и быть трезвыми. Это потом, после разгона палаточного городка, им набросали в палатки шприцы, бутылки и презервативы. Будто бы лучшего места не нашлось выпить и порезвиться. Только на центральной площади страны (в моем детстве она так и называлась – Центральная), в окружении милиционеров. В палатке, где спали по пять человек. В десятиградусный мороз на плохо прикрытом бетоне.

Самое дикое, что в эту дичь поверили. Как, впрочем, и во многое другое, о чем нас предупреждали перед Днем Первым. Поверили в то, что главное орудие оппозиции – утопшие крысы, которыми она собирается начинить водопровод. В то, что на площадь выйдут террористы, которых в Грузии учили арабские боевики под руководством американских инструкторов. Этот оксюморон (арабы под руководством американцев) вошел в пустое сознание лукашенковского электората не просто без сопротивления – с успехом. Потому что двойной враг – даже приятнее, чем один. Электорату нравится жить во “вражеском кольце” (излюбленный образ нашего президента): ведь на врага так легко списать и низкие зарплаты, и высокие жировки, и дорогие продукты и лекарства, а главное – точащий по ночам страх перед режимом. Мы это проходили – и в виде трагедии 37-ого, и в виде фарса – сейчас. Но, увы, фарс, тоже бывает трагичным. Потому упоенный “оглушительной” победой, затмившей даже “элегантную” предыдущую, электорат склонен обвинить во всех грехах именно ребят из палаточного лагеря. Именно их. Счастье, что электората на деле, уж конечно, не 82%, а гораздо, гораздо меньше.

Но откуда у нас такое желание верить грязи? Не потому ли что надеемся: может быть, чужая покроет нашу собственную трусость?

А на вторую ночь палаток стало больше. И людей вокруг тоже. Тенденция очевидна. Но о ней я уже говорила. Сейчас хочу сказать о тех, кто передавал еду, одеяла и лекарства. И о тех, кто этому мешал.

Вставной эпизод. Несколько историй.

Такой ненависти и боли я не чувствовала еще никогда. Мне хотелось вцепиться ему в горло, этому сытому укормленному циничному борову, который нас арестовывает и с чистой совестью жрёт нашу же еду. Еду, которую таскают нам люди, рискующие сесть за это на 10 суток. Которую раздают замерзшими руками девчонки, стоящие на майдане вторые сутки без сна.

Что более всего поражает – так это то, какой подленькой, жалкой и мелочной была эта война сильных, сытых и самодовольных качков с горсткой людей – тех, кто стоял на площади, и тех, кто приносил им еду. Забрать и сожрать. Затолкать в рот при них же и посмеяться. Обернуть одеялом свои саженные плечи и удалиться. Дать 15 суток 62-летней женщине за несколько бутербродов. За что мстили? Не иначе, как за свой страх. Ибо непонятное всегда вызывает страх. А то, что происходило на площади, для этих мускулистых существ было совершенно непонятно. Их не этому учили.

Однажды я где-то прочитала историю. В 50-е годы, когда Адэнауэр забрал в Германию немецких военопленных, те, кто трудился на лесоповале, взяли с собой по кусочку дерева. В Германии они сложили эти вырезанные из дерева бруски. Получился памятник: русская женщина в платочке, которая держит на протянутой руке кусочек хлеба. Может быть, и нет такого памятника, не стану врать – не знаю. Но то, что женщины подкармливали пленных – общеизвестный факт. Врага кормили – по вековечной славянской традиции дать милостыню каторжнику, узнику. Своих же детей – свои же мужчины (полно, мужчины ли?) – покормить не давали!

Другая хитроумная затея – заварить канализационный люк, который ребята приспособили под уборную. Голь на выдумки хитра – они нашли другой выход. Но вовсе не тот, о котором вовсю вопило телевидение – испражняться около музея Великой Отечественной войны. Во-первых, этого не было просто потому, что не было: для всякого белоруса война священна – невзирая на возраст. И во-вторых, стоило бы им отойти в любую сторону, в том числе и в сторону музея, их сразу же арестовали бы. В том-то и дело, что пройти на площадь, исхитрившись, на теле пронести еду и пару кофт было, хоть и не всегда, можно, но вот отойти от площади на шаг – было очень опасно. Какой выход – не скажу. А вдруг еще пригодится? Как знать…

Кстати, туалетная тема у блюстителей правопрядка почему-то вызывала наибольший разгул фантазии (что бы это значило по Фрейду?). Так, после разгона палаточного городка, в спецприемнике на Окрестина в уборную водили лишь тех, у кого был паспорт: “Без бумажки ты букашка”.

Как вы будете спать по ночам, палачи? Не думаю, что хорошо. Вы будете бояться, бояться…

Впрочем, тупая идиотия стражей правопорядка не в последнюю очередь объясняется тем, что они просто не знали, что делать. Не было приказа. Потом приказ последовал, и тупая идиотия превратилась в клиническую истерику. Это было вчера вечером, когда люди со щитами и в бронежилетах пустили в ход дубинки, взрывали гранаты, прыгали по упавшим, ломая людям ноги и позвоночники.

Я не питаю нежной любви к власти, как, впрочем, и доверия к ней. Но был один шаг, который, возможно, отдалил бы ее агонию на какой-то срок. И шаг этот был – выйти туда, на площадь. Без свиты и оружия. Просто поговорить, попросить уйти и великодушно не карать. Способности вызывать доверие у нашего президента в избытке: харизматик – он и в Белоруссии харизматик.

Но не вышел. Во-первых, если бы он вышел, то это был бы уже другой президент. А другой не приписал бы себе столь “оглушительно” и “элегантно” неправдоподобных цифр. Не отдавал бы приказов сажать тех, кто не по ноздре. Не давил бы бизнес. Не воевал бы с писателями – как живыми, так и почившими. Например, с Василем Быковым, всемирно известным прозаиком, на несуществующих стихах которого наш Солнцеподобный, по его собственному признанию, был воспитан. Не пугал бы несчастный электорат рассказами о “вражеском кольце”. Словом, не Александр Григорьевич Лукашенко.

А во-вторых, в последние дни о нем – впервые за двенадцать лет – ничего не слышно. Он исчез с телеэкранов. Никак не отзывается на события. Да и вообще никак не проявляет себя. Никого не награждает, не распекает, не танцует вальс со студентками и не произносит тронных речей на очередном всенародном посмешище. Хочется вслед за классиком задать вопрос: “Да был ли мальчик-то?”. А если был, то куда делся?

И остался Иаков один?

А сейчас мне страшно. Страшно по-настоящему. Ребят еще не осудили, а из вузов они уже “полетели”. По официальной версии, за пропуски. Хотя часть из них – группкой, чтобы не арестовали, – утром убегала на занятия. Правда, Польша, Украина и Словения предложили им бесплатно доучиться в этих странах. И вот о чем я думаю.

Там стояли лучшие. Честные, совестливые и умные. Не случайно среди них много победителей олимпиад и отличников. С кем останемся мы?

В последнее время откуда-то из небытия выплыли наружу – на экраны, в президиумы, на газетные полосы, в кабинеты вузов и учреждений – забытые лица. Сытые, важные, самодовольные и насквозь циничные. Номенклатурные лица карьеристов и лизоблюдов. Вновь появились знакомые речевые штампы: “пятилетка”, “догоним и перегоним”, “трудовой народ” и т.д.

И самое чудовищное – что это не те. Мы думали, что Лукашенко – бог пенсионеров. Как оказалось, зря. Во-первых, на площади было достаточно пенсионеров. Чудесные бабушки с крестиками. Замечательные дедушки с палочками. А во-вторых, эти карьеристы и лизоблюды, удивительно напоминающие освобожденных комсомольский работников, молоды. Это новое поколение, которое возникло за несколько последних лет.
Те – и эти. С кем нам оставаться?

И все-таки я верю, что с первыми. Верю, потому что видела те лица, на площади. Потому что дальше так жить невозможно. И главное, я не просто верю, а знаю: мы изменились. Вернее, вернулись к себе. Белорусы – удивительный народ. Они не ломаются, а гнутся. Гнутся до “не могу”. Потому очень часто их принимают за покорных и бесхребетных, за равнодушных и пассивных. Но наступает момент – и белорусы разгибаются. Все вместе, “грамадою”. И этот момент уже свершился.

Вопрос не в том, что дальше: совершенно очевидно, что ничего уже не может обернуться вспять. Если в нас поверят – мы будем благодарны за понимание и поддержку. Если о нас забудут, как только мы сойдем с экрана Euronews, – что ж, суждена долгая, но обозримая “партизанская война”, равных в которой белорусам поистине нет. Похоже, наклонность к ней заложена в нас “генной памятью”. Шучу, конечно. Но это уже хорошо – что хочется шутить. Наверно, потому, что вчера не календарно, а реально, со всеми удивительными подробностями – синим небом, чириканьем птиц, журчащими ручьями и счастливыми лицами людей – в страну пришла весна?

P.S. Обычно статьи не посвящают. Но мне все же хотелось бы посвятить “Записки обывателя” двум людям: журналисту Вадиму Казначееву, который до последней минуты был вместе с ребятами из палаточного лагеря, и журналисту Павлу Шеремету, который с крупозной пневмонией приехал в Минск – защищать свое Отечество. Сейчас оба ждут завтрашнего суда. Держитесь! Вы написали бы лучше.

26 марта 2006 года.