В тени Победы

Cоциологический опрос, проведенный в апреле 2020 года киевским Фондом «Демократические инициативы», свидетельствует о значительных сдвигах и в то же время сохраняющейся амбивалентности в отношении к памяти о Второй мировой войне в украинском обществе. Например, 52,5% украинцев все еще привержены советскому нарративу и связывают 9 мая с «победой советского народа в Великой Отечественной войне», в то время как 32,2% ассоциируют эту дату с «победой анти-гитлеровской коалиции и вкладом в нее украинского народа». В то же время, 56% опрошенных поддержали утверждение, что СССР вместе с нацистской Германией несут ответственность за начало Второй мировой войны и только 24% не согласились с ним – в этом вопросе особенно очевидно отличие Украины от России. Особенно показательны следующие цифры: 61% (72,3% в западных областях и 48,9% на востоке страны) высказались против участия украинских политиков в праздничных мероприятиях по случаю Дня Победы в Москве 9 мая 2020 года. Эти данные отражают важную роль памяти о Второй мировой войне в текущем конфликте с Россией.

Инструментализация Россией памяти о Второй мировой войне в конфликте с Украиной началась задолго до Евромайдана; истоки этой политики можно проследить как минимум с Оранжевой революции, произошедшей в 2004 году. Именно тогда российские политтехнологи Партии регионов, стараясь дискредитировать кандидата в президенты Виктора Ющенко как националиста, создали смысловую связку «украинский национализм» = «фашизм» = «нацизм».  Это отождествление, отсылающее к советским идеологическим клише, активно использовалось в политической пропаганде и было подхвачено Москвой, которая поддерживала Виктора Януковича в борьбе против Ющенко.

Soviet war memorial in Sevastopol. Photo by Aleksander Kaasik from Wikimedia Commons Aleksander Kaasik / CC BY-SA

Разделенная память Украины

В послевоенном СССР идеологизированная советская память о «Великой Отечественной войне» отводила украинским националистам в Западной Украине, боровшимся со сталинским режимом вплоть до середины 1950х, роль «предателей Советской Родины» – не слишком логичное обвинение, учитывая тот факт, что Западная Украина вошла в состав СССР только в 1939 в результате пакта Молотова-Риббентропа. Степан Бандера, один из лидеров Организации украинских националистов (ОУН) и Украинской повстанческой армии (УПА), убитый агентом НКВД в Мюнхене в 1959 году, был одним из главных анти-героев этой советской версии памяти. 

С распадом Советского Союза память об УПА – большинство ветеранов которой прошли в послевоенные годы через сталинские лагеря – была де-табуирована и обрела характер публичного культа в западной Украине. В то же время, уже в 1990е годы в постсоветской Украине возникла острая дискуссия о роли УПА в украинской истории и статусе ее ветеранов по отношению к традиционно привилегированной группе ветеранов Советской армии. Если для многих сторонников Коммунистической партии Украины воины УПА оставались прежде всего «предателями», воевавшими против Советской армии, в центре академических и публичных дебатов оказалась тема участия УПА в преступлениях против гражданского населения (в особенности евреев и поляков). 

Поскольку советская версия памяти о Второй мировой войне оставалась популярной у значительной части украинского общества, институционализация альтернативного героического мифа о национально-освободительной борьбе УПА против Советского режима создавала потенциал политического конфликта. Некоторые украинские историки (среди них в первую очередь Андрей Портнов и Владислав Гриневич) писали о «разделенной памяти» украинского общества. В особенности после Оранжевой Революции популярной стала метафора «войн памяти». 

The St George’s ribbon campaign is launched in Moscow, 2009. Photo by Olga Butenop from Wikimedia Commons RIA Novosti archive, image #389237 / Olga Butenop / CC-BY-SA 3.0 / CC BY-SA

Виктор Ющенко, ставший президентом в 2005 году, уделял большое внимание политике памяти. Он, в частности, стремился к развенчанию советских исторических мифов и ставил своей целью политическую реабилитацию ОУН и УПА, деятельность которых все еще воспринималась сквозь призму советских идеологических клише. Его политические оппоненты использовали тему УПА и обвинения Ющенко в «фашизме» для мобилизации своего электората: Ющенко и его партия «Наша Украина» получили ярлык «нашистов» и «оранжевой чумы» (по аналогии с «коричневой чумой», популярной метафорой фашизма в советской пропаганде). 

«Священная война» с фашизмом

Когда Россия подключилась к кампании дискредитации Ющенко, развернутой Партией регионов и поддержанной Коммунистической партией Украины, она уже имела опыт подобных «войн памяти» со странами Балтии, где с начала 1990-х новые национальные идентичности строились на основе нарратива о советской оккупации, анти-советском сопротивлении и национально-освободительной борьбе. Поднимая вопрос о коллаборационизме и участии в Холокосте литовцев, латышей и эстонцев, Россия ставила под сомнение легитимность постсоветской государственности стран Балтии и приверженность их элит европейским ценностям. В эти «войны памяти» были вовлечены как государственные институты (Администрация президента, Государственная Дума) так и лояльные режиму негосударственные организации: например, возглавляемый Александром Дюковым Фонд «Историческая память» и созданное Сурковым молодежное движение «Наши». В то же время, в самой России миф «Великой Отечественной войны» приобрел особое политическое значение, став с середины 2000х основой нового государственного патриотизма и идеологии России как великой державы. Демонстрация публичного признания значения «Великой Победы» России над нацистской Германией стала рассматриваться Москвой как важное проявление политической лояльности – что подтверждает участие иностранных политических лидеров в ежегодном Параде Победы на Красной площади. Во многих постсоветских странах, миф «Великой Отечественной войны» является одним из факторов консолидации русскоговорящих меньшинств, а праздник 9 мая – ежегодным ритуалом демонстрации советской ностальгии и перфомансом групповой идентичности. Об этом свидетельствует широкое распространение в постсоветских странах таких российских символов «Великой Отечественной войны», как георгиевская ленточка, и новых традиций, как, например, шествие «Бессмертного полка». 

С началом Евромайдана в Киеве в ноябре 2013 года, российская пропаганда (и пророссийская пропаганда в Украине) стала использовать оправдавший себя еще во время Оранжевой революции ярлык «украинского фашизма» для дискредитации протестов. Радикализация части протестующих и возрастание роли правых групп в январе-феврале 2014 года были использованы российской пропагандой для нагнетания страха перед возможным «фашистским переворотом» в Киеве. Эта пропаганда оказалась особенно действенной среди жителей Крыма и восточной Украины, в большинстве не поддержавших Евромайдан.

Дезориентация и страхи среди этой части населения достигли апогея, когда в конце февраля 2014 года произошла эскалация насилия в Киеве, и Янукович покинул страну. Георгиевская ленточка, российский символ Победы, стала к тому времени символом «Анти-Майдана» – контр-протестного движения, поддержанного Партией регионов и пророссийскими организациями, а также Россией. В российской официальной прессе и политической риторике подчеркивалась солидарность России с «анти-фашистской борьбой братского народа Украины», которому Москва обещала помощь и защиту. 

Новое украинское правительство, сформированное в Киеве после бегства Виктора Януковича, российские медиа называли не иначе как «киевская хунта». Понятие «хунта», которое люди, социализированное в СССР ассоциируют с военными диктатурами Латинской Америки, должно было подчеркнуть «фашистский характер» нового украинского режима, установленного в результате «государственного переворота» при поддержке Вашингтона. Россия, таким образом, как и в 1941 году, оказалась на переднем крае борьбы с фашизмом, в роли спасителя от «коричневой чумы».

Аннексия Крыма, как и поддержка Донецкой и Луганской «республик» со стороны России, были обоснованы Кремлем необходимостью защиты русскоязычного населения от угрозы «украинского фашизма». Советская ностальгия, антифашистская миссия России и русский национализм оказались связаны воедино в идеологии «русской весны» и в проекте «Новороссии», которая должна была возникнуть на месте юго-восточных областей Украины. Примером этой связи может служить байк-клуб «Ночные волки», который при поддержке Кремля организовывал массовые патриотические шоу в России и в Крыму.

«Русская весна» и после нее

Особую напряженность ситуации придавало то, что «русская весна» – пророссийская мобилизация на востоке и юге Украины – совпала с приближающимися «майскими праздниками». В этот период тема памяти о войне традиционно актуализируется в публичном просторанстве; неудивительно, что весной 2014 года пророссийские митинги активно эксплуатировали символику и риторику «Великой Отечественной войны» и «победы над фашизмом». В Киеве и среди проукраинских сил на востоке и юге Украины сильны были опасения, что 9 мая может быть использовано Кремлем для очередной демонстрации силы; некоторые предполагали даже, что Владимир Путин планирует провести очередной «Парад Победы» в Киеве на Крещатике.

Однако трагические события произошли на неделю раньше. Второго мая уличные столкновения в Одессе, повлекшие за собой эскалацию насилия, привели к пожару в Доме Профсоюзов, в котором участники пророссийского «Анти-Майдана» пытались укрыться от атакующих их проукраинских демонстрантов. Жертвами пожара стало более сорока человек, и пророссийское движение получило свой эквивалент «расстрелов на Институтский» – мученический миф об «Одесской Хатыни». Хатынь – белорусская деревня, сожженная вместе с ее жителями немецкими оккупантами во время Второй мировой войны в наказание за связь с партизанами – была и остается в постсоветских странах одним из важнейших символов Великой Отечественной войны. Миф об «одесской Хатыни» проводит прямую параллель между событиями Второй мировой войны и пожаром в одесском Доме Профсоюзов 2 мая 2014 года, подразумевая, что пророссийские активисты были умышленно заживо сожжены «украинскими фашистами» в качестве акта возмездия и в назидание остальным. События в Одессе и особенно их освещение в российских медиа в указанном выше ключе подтолкнули многих в Украине и России примкнуть к вооруженным формированиям Донецкой и Луганской «республик». 

С весны 2015 года стало очевидно, что украинско-российский конфликт приобрел затяжной характер. Россия отказалась от проекта «Новороссия» и стала позиционировать себя в качестве миротворца в «гражданской войне» в Украине. Однако «радикальный украинский национализм» и «украинский фашизм» остаются основными фреймами, через которые подаются события в Украине в российских медиа. Они органически соседствуют с другими фреймами: «русские и украинцы – один народ» и «Украина – искусственное государственное образование, поддерживаемое Западом». В этой перспективе, радикальный украинский национализм и русофобия, традиционные для Западной Украины со времен Степана Бандеры и УПА, чужды настоящему украинскому народу, тяготеющему к России, но обманутому своими прозападными элитами. 

Ответ Киева

Ответом украинских властей на инструментализацию Россией памяти о Второй мировой войне стало стремление дистанцироваться от советского мифа «Великой Победы» и его символики. Один из четырех законов о декоммунизации, принятых весной 2015 года, ввел новую памятную дату 8 мая (День памяти и примирения) в дополнение к традиционному Дню Победы 9 мая. Кроме того, новый официальный символ 8 мая – цветок красного мака, знак памяти и скорби – был предложен Украинском институтом национальной памяти в качестве замены георгиевской ленточке (с 2017 года, ее публичное использование наказывается административным штрафом). По замыслу украинских законодателей, эти изменения должны приблизить Украину к европейской традиции памяти об окончании Второй мировой войны. Частью реформы Вооруженных сил Украины в годы президентства Порошенко было введение новой военной формы и символики, окончательно порывающее с советской военной традицией. В то же время, законодательство о декоммунизации, согласно которому должны были быть демонтированы памятники деятелям Коммунистической партии и советского государства, не касаются советских военных мемориалов. Впрочем, некоторые символические фигуры, как например, маршал Георгий Жуков, оказались в «серой зоне»: уже несколько лет в Харькове продолжается судебная тяжба вокруг памятника Жукову и проспекта его имени.

The monument to Zhukov in Kharkiv. Photo by Корольков from Wikimedia Commons Корольков Дмитрий Юрьевич / CC BY-SA

В годы президентства Порошенко Украинский институт национальной памяти стремился выстроить нарратив о Второй мировой войне таким образом, чтобы способствовать общенациональному примирению: в новом пантеоне героев нашлось место воинам УПА и бойцам Советской армии, мужчинам и женщинам, украинцам и крымским татарам; в то же время Сталин предстал таким же врагом Украины, как и Гитлер. Впрочем, критики Украинского института национальной памяти все эти годы обвиняли его руководство в продолжении политики героизации Степана Бандеры и УПА, по-прежнему раскалывающей украинское общество. В то же время 9 мая и связанные с ним советские / российские коммеморативные практики – например, шествие «Бессмертного полка», не запрещенное, но и не приветствуемое официальным Киевом – продолжают служить платформой демонстрации пророссийских настроений. 

Новый украинский президент Владимир Зеленский гораздо менее заинтересован в политике памяти, чем его предшественник Порошенко, и новое руководство Украинского института национальной памяти, подчеркивая преемственность курса, похоже, пытается проводить более гибкую линию. В этом году эпидемия короновируса избавила Зеленского от ежегодной дилеммы празднования 9 мая, но противоречия вокруг этой даты еще долго будут вызывать разногласия в украинском обществе и обременять и без того непростые украинско-российские отношения. 

Victory Day, Moscow 2015. Photo by may9.ru from Wikimedia Commons Kremlin.ru / CC BY-SA