ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА - ВООБРАЗИТЬ ЗАНОВО

Прежде всего условимся о терминах. Именно условимся, в том смысле, что оставим за рамками этой статьи бесконечные дебаты о том, где “настоящие” границы Центральной, Центрально-Восточной, Восточной и тому подобных Европ и какими историческими, цивилизационными, географическими, гастрономическими и прочими факторами эти границы обусловлены. Исторические и цивилизационные аргументы играют служебную роль в политических дискурсах, а эта статья – о политике.

Итак, в этой статье я буду называть страны Вышеградской группы (Польшу, Венгрию и Чехию) Центральной Европой, а Украину, Белоруссию и Россию Восточной Европой. Я знаю, что в Украине и Белоруссии есть немало людей, которые не согласятся с таким делением. Никто больше не хочет быть восточноевропейской или балканской страной. На всех окраинах Pax Occidens политики и интеллектуалы уделяют “region-imagining” едва ли не столько же внимания, сколько прежде доставалось “nation-imagining”. Спех венгров, поляков и чехов с их проектом Центральной Европы как “комнаты ожидания первой очереди” для вступления в НАТО и ЕС – слишком большое искушение, чтобы не попытаться его повторить. В Хорватии и Словении, в Румынии и Литве, в Белоруссии и Украине многие политики и интеллектуалы доказывают, что они тоже часть Центральной или Центрально-Восточной Европы. Понять их легко – потому что всякий хочет быть богатым и здоровым, а не бедным и больным. Сегодня политические границы Европы отнюдь не совпадают с географическими: новая граница объединяющейся и благополучной Европы проходит по восточной и южной границе Центральной Европы. Быть частью Восточной Европы или Балкан значит быть в клубе безнадежных неудачников.

Сотни книг, статей и речей о принадлежности Украины и Белоруссии к кругу европейской цивилизации, к региону Центральной Европы были напечатаны и произнесены за последние десять лет в самих этих странах и в западной их соседке Польше. В чем политический смысл этих концепций?

Проведение границы Центральной Европы всегда преследовало две цели. С одной стороны, это стремление быть включенным в Pax Occidens. С другой, это стремление отделиться от своего восточного или южного соседа. В случае с Украиной и Белоруссией этот мотив очень важен. За ним и определенный расчет, и страх, точнее, разнообразные страхи, так или иначе связанные с Россией.

Для значительной части украинских элит проблема дистанцирования от России была и остается ключевой в формировании украинской идентичности. Высокий процент смешанных браков, около 12 млн. этнических русских 1, высокая степень культурной и языковой русификации востока и юга страны делают Украину сильно поляризованной и в этнокультурном, и в экономическом, и в политическом отношении. Вопрос о статусе русского языка, на котором говорит по крайней мере половина населения, до сих пор остается предметом ожесточенных споров в Украине, поскольку в конечном счете это споры о взаимоисключающих моделях строительства нации. Предполагается, что Россия может воспользоваться независимо от нее возникшими или сознательно ею созданными обстоятельствами для разрушения украинской государственности и поглощения всей Украины либо части ее территории. В рамках этой оптики любое возрастание влияния России как государства, либо российского бизнеса, либо российских средств массовой информации в Украине оценивается как угрожающее.

Сходные проблемы и у части белорусской оппозиции Лукашенке. Причем слабость этой оппозиции порой делает переживание угрозы еще более острым. В Варшаве многие продолжают считать, что польская политика на востоке должна быть основана на давнем тезисе – “без независимой Украины не может быть независимой Польши”. А откуда исходит угроза независимости Украины – сомнений нет. Менее катастрофичная версия этих рассуждений все равно сводится к констатации неудобств если не “прифронтового”, то “пограничного” положения Польши в случае, если НАТО и ЕС не продвинутся дальше на восток. Большинство рассуждений о польско-украинской дружбе провоцирует риторический в данном случае вопрос – “против кого будем дружить?”

Подобный мотив часто звучит и у американских политологов: “без Украины Россия не может быть империей, с Украиной автоматически ею становится”. У американской консульской службы есть инструкция, где говорится о “statutory presumption for immigration”, то есть изначальном подозрении в отношении каждого, желающего получить визу в США, что он намерен там остаться. Та же норма изначального подозрения в намерении реставрировать империю сквозит в представлениях о России. Во всяком случае, известный американский политолог, “рыцарь холодной войны” Збигнев Бжезинский, а с ним и многие другие полагают, что без Украины Россия находится вне Европы (где ей, надо понимать, и место), а Украина без России, напротив, заметно Европе ближе.

Итак, мотив российской угрозы лежит в основе всех этих рассуждений. Одни боятся быть проглоченными, другие боятся или делают вид, что боятся, возрождения империи. По сути дела, в Вашингтоне и Варшаве, в Киеве и Минске многие политики воспринимают ситуацию как игру с нулевой суммой, когда компромисс невозможен и проигравший не получает ничего. Украина и Белоруссия – словно паром на реке, который должен пристать к какому-то из берегов – России или Западу. Те, кто в Киеве и Минске настаивают, что граница Европы проходит по восточной границе их страны, часто надеются, что роль “пограничной заставы” повышает шансы на получение западной экономической помощи и принятие Украины и Белоруссии в западные структуры даже в качестве “сырых” кандидатов. Иначе говоря, это надежда конвертировать западные страхи, связанные с Россией, в выгоды для себя.

В России также немало людей, которые смотрят на ситуацию через призму угрозы, в рамках игры с нулевой суммой. Украина является ключевым элементом в той глубоко укорененной фобии, которая объединяет большинство населения России и российские политические элиты, – в страхе быть отрезанными, изолированными от объединяющейся Европы. Этот страх разделяют и решительные сторонники европейской ориентации российской политики, и самые громогласные изоляционисты. Последние могут служить прекрасным объектом для психоаналитика, изучающего механизм попыток пациента преодолеть глубоко переживаемый страх неудачи в стремлении к какой-либо цели через объявление этой вожделенной цели ложной.

С любой точки зрения – экономической, гуманитарной, геостратегической – Украина имеет ключевое значение для России. Достаточно сказать, что от Украины зависит надежность каналов российского энергетического экспорта и здесь живет самая большая русская диаспора – более 12 миллионов человек. Все годы после распада СССР Россия оставалась главным кредитором Украины, в долг или по заниженным в сравнении с мировыми ценам поставляя ей энергоресурсы. Именно российский капитал активнее других приходит в Украину в ходе приватизации последних лет. О теневых, часто коррупционных сторонах такой экспансии писали много. Наивно было бы отрицать этот фактор. Но не менее наивно сводить все к нему, равно как и верить всем сообщениям о коррупции. Во-первых, политический и PR-ресурсы (в том числе обвинение конкурентов в коррупции и “неправильном” национальном происхождении) активно используются всеми участниками украинской приватизации. Во-вторых, было бы весьма странно, если бы капитал соседней страны, еще недавно составлявшей с Украиной единый хозяйственный комплекс, капитал, который превосходно ориентируется на Украине, не имеет здесь языкового и культурного барьера, не играл бы в процессе приватизации одной из ведущих ролей.

Все эти обстоятельства – от многомиллионного русского меньшинства до многомиллионных вложений, от гигантской трубопроводной сети до миллиардных долгов Украины за нефть и газ одновременно – и заставляют Россию бороться за влияние в Украине, и дают ей действенные инструменты для этой борьбы. Нужно отметить, что Москва весьма избирательно использует эти инструменты. Она отказалась разыгрывать “карту” Крыма, подписав договор, признающий территориальную целостность Украины. Россия до сих пор последовательно воздерживается от попыток политически мобилизовать русское меньшинство на Украине под националистическими лозунгами. Беда же в том, что это хоть и избирательная в отношении средств, но именно борьба, понимаемая как игра с нулевой суммой, когда усиление влияния России рассматривается Западом, прежде всего США, как собственный проигрыш, и наоборот.

До сих пор стороны играли именно по этим правилам. Посмотрим, к чему это привело.

Если кто-то на Украине всерьез надеялся повторить внешнеполитическую траекторию ее западных соседей – которые быстро были приняты в НАТО и стоят (пусть и дольше, чем они ожидали) на пороге вступления в ЕС, – то такие надежды столкнулись с жестоким разочарованием. США в своей политике в отношении Украины исходят главным образом из геостратегических соображений, понимаемых как необходимость не допустить сближения ее с Россией. Это, однако, отнюдь не означает готовности открыть перед Украиной двери НАТО и принять на себя формальные обязательства по обеспечению ее безопасности.

Очевидно также, что Украина ни по уровню доходов на душу населения, ни по состоянию законодательства, ни по какому-либо другому важному критерию не способна соответствовать требованиям членства в ЕС в сколько-нибудь обозримой перспективе. Можно гипотетически допустить наличие в Брюсселе политической воли для того, чтобы оказать той или иной стране массированную экономическую и финансовую помощь с целью ускоренно “подтянуть” ее до уровня, позволяющего всерьез вести разговор о членстве. Но такой сценарий, с учетом размеров населения, применим, возможно, к двенадцатимиллионной Белоруссии, но никак не к пятидесятимиллионной Украине.

Экономическая помощь США Украине в 90-е годы была значительной, но компенсировать потери в отношениях с Россией заведомо не могла. ЕС же вообще не стремился платить Киеву за его антироссийскую ориентацию. Такими же неудачными оказались для Украины попытки региональной кооперации. Приоритетом непосредственных соседей Украины на западе, то есть стран Восточно-Центральной Европы, было вступление в НАТО и ЕС, а вовсе не региональная кооперация, которая рассматривалась ими лишь как средство для решения главной задачи. Поэтому надежды Украины на вступление в Вышеградскую группу или CEFTA (Центральноевропейское соглашение о свободной торговле, объединившее Польшу, Чехию, Словакию, Словению, Венгрию, Румынию и Болгарию) оказались беспочвенными. Даже сколько-нибудь заметного развития экономического сотрудничества с этими странами также не получилось.

Даже для Польши, которая неоднократно заявляла о намерении играть роль “адвоката” Украины на Западе, интересы Украины неизменно оказывались вторичными, если Варшава вставала перед выбором, серьезно задевающим ее интересы. В области экономического сотрудничества Польша ровным счетом ничего не смогла предложить Украине – торговый оборот двух стран не превышает 1 млрд. долларов, в пять раз уступая торговле Польши с той же нелюбимой Россией.

Таким образом, если Украина и получила дивиденды от политики дистанцирования от России, то они никак не компенсировали ее потерь, и во всяком случае не могли стать основой для экономического роста. Перспектива оказаться своего рода буфером между Россией и НАТО, перспектива превращения западной украинской границы в более закрытую “шенгенскую” границу ЕС, натянутые отношения с Россией как в политической, так и в экономической сфере – вот результат политики последнего десятилетия. Наиболее ярким следствием этой ситуации стало решение Москвы о строительстве газопровода в обход Украины, которая зарекомендовала себя как склонный злоупотреблять своим монопольным положением, крайне ненадежный оператор, регулярно прибегающий к “несанкционированным”, а проще говоря, неоплаченным заборам газа.

Белорусский лидер Лукашенко, напротив, сделал ставку на сближение с Россией под антизападными лозунгами. Изолированность страны от Запада стала одним из наиболее тяжелых последствий этой политики. Очевидно, что и Москва, стремясь к возможно более тесной интеграции с Белоруссией, постоянно испытывает неудобства от необходимости иметь дело именно с президентом Лукашенко, чья легитимность вызывает много вопросов. Не случайно Россия много раз подчеркивала, что все шаги по делегированию суверенитета структурам Союза России и Белоруссии должны получить одобрение на референдумах в обеих странах. Москва также добивается от Лукашенко, чтобы тот начал наконец экономические реформы и либерализовал законодательство хотя бы до уровня России. Все познается в сравнении – весьма скромные по сравнению со странами Центральной Европы достижения Москвы в этой сфере на фоне Белоруссии выглядят совсем иначе.

Вообще, стоит отметить роль России в ограничении авторитарных тенденций режима Лукашенко. Именно российские средства массовой информации, в особенности телеканалы, остаются в Белоруссии, где их могут смотреть все владельцы телевизоров, важнейшим, практически единственным источником информации, неподконтрольным Лукашенке и критически к нему настроенным.

Однако и в отношении к Белоруссии, как и в случае с Украиной, логика противостояния и игры с нулевой суммой ведет к тому, что обе стороны действуют в соответствии со знаменитым замечанием американского президента об одном из латиноамериканских диктаторов периода холодной войны: “Он, конечно, сукин сын. Но это наш сукин сын”. Москва терпит Лукашенко, потому что боится рисковать последним надежным коридором в Европу. Очевидно, что Кремль с удовольствием отказал бы в поддержке Лукашенко, если бы не боялся прихода к власти антироссийски настроенной части оппозиции.

Развитие ситуации на Украине за последнее время также показывает, что судьба журналиста Гонгадзе, равно как и вопрос о роли президента Кучмы в этой истории интересует всех участников политической игры меньше, чем вопросы о том, чья спецслужба сделала более 300 часов записей в кабинете украинского президента и чего хотят добиться люди, предавшие эти записи гласности. Иначе говоря, вопрос о том, “чей” это политик, становится важнее, чем вопрос о его порядочности и компетентности. Это верно в отношении Кучмы, который “вдруг” перестал быть демократом в глазах Вашингтона в то самое время, когда стал чаще прислушиваться к предложениям Москвы. Это верно и в отношении отставного премьера Украины Виктора Ющенко, основания для оценки которого, с точки зрения Москвы, – работа его жены в Государственном департаменте США. (Я вовсе не хочу утверждать, что Ющенко “снимали” из Кремля. Но очевидно, что ни президент Кучма, ни Москва не сделали всего, что могли, дабы предотвратить отставку этого правительства.)

Таким образом, все основные государства, участвующие в политике восточноевропейского региона, руководствуются не столько той или иной позитивной программой, сколько стремлением нейтрализовать так или иначе понимаемые ими угрозы. Такая ситуация заведомо чревата конфликтностью, ростом взаимной подозрительности и создает затруднения в поиске конструктивных решений, которые были бы для всех сторон понятны и приемлемы.

Стороны долго поддерживали своего рода неустойчивое равновесие. Но это было именно неустойчивое равновесие, основанное на противоборстве и готовое в любой момент сорваться в кризис. Этот кризис уже наступил в Украине. Когда он начинался, его организаторы полагали, что закончится он отставкой Кучмы, но жертвой кризиса стало правительство Ющенко. А больше всего выиграли от этого кризиса те украинские “олигархи”, от которых Кучма, пока был достаточно силен, мог защищать правительство Ющенко. Логика игры с нулевой суммой становится предельно обнаженной. Очевидно также, что победителей в этой борьбе влияний быть не может и что роль главного проигравшего всегда достанется самим Украине и Белоруссии. (В Белоруссии похожий кризис – также весьма вероятная перспектива ближайшего будущего.)

Преобладавшие в последнее десятилетие подходы к той части Европы, которую в этой статье я называл Восточной, оказались контрпродуктивны. Во-первых, за ними не стоит какой-либо реалистической программы того, как “паром” Украины мог бы действительно причалить к западному берегу. Допустим даже, что в один отдаленный, но прекрасный день Украина становится членом ЕС. Достаточно представить себе шенгенскую границу между Россией и Украиной, чтобы понять, что членство Украины в ЕС возможно только при существенной модификации самого смысла такого членства для отношений с соседями – не членами, прежде всего Россией. И дело здесь не только в десятках миллионов родственников по обе стороны границы, не только в уже описанных страхах России. В самой Украине, по данным украинских социологов, заключение тесных союзнических отношений с Россией поддерживает более 80% населения, и более 90% горожан. Таким образом, существует очевидное противоречие между настроениями подавляющего большинства населения и теми украинскими политиками, которые понимают движение к Западу как удаление от России. Иначе говоря, нет решения проблемы отношений Украины с Западом вне общего контекста Восточной Европы.

Во-вторых, понимание ситуации как игры с нулевой суммой обостряет все реально существующие на этом пространстве конфликты интересов и создает новые. Повторюсь, что в такой игре решающий успех какой-либо из сторон невозможен, а перечень потерь и ущерба очевиден и растет с каждым днем. Наконец, конфронтационное содержание этих концепций создает ложную повестку дня, которая скрывает отсутствие подлинно конструктивной программы для этого региона Европы.

Есть ли выход из этой ситуации? Убежден, что он существует. Нужно заново, иначе вообразить Восточную Европу. Мотив отделения, изоляции должен уступить место идее общего пути к сближению с Европой для Украины, России, Белоруссии, возможно и Молдавии. Вместо реки с берегами “Россия” и “Запад”, на которой лодки других стран Восточной Европы выбирают, к какому берегу пристать, нужно увидеть реку времени, по которой вся Восточная Европа, включая и Россию, движется в одном направлении – к Западу.

Это вызов для всех. Вызов для России – терпеливо преодолевать подозрения соседей в неоимпериализме. Путь к этому один – научиться отстаивать свои политические и экономические интересы в отношениях с соседями в рамках общепризнанных норм. Это вызов для соседей России – преодолеть глубоко укорененные, и в немалой степени обусловленные вполне реальными травмами прошлого, страхи и предубеждения. Если Россия должна доказывать, что ее имперская агрессивность уходит в прошлое, то те, кому она это доказывает, не должны быть слепы и глухи к действительно происходящим и, хочется надеяться, устойчивым изменениям в российской политике.

Заново воображенная Восточная Европа – это вызов и для ЕС. Европейский Союз должен начать, наконец, думать об этом регионе и о рассчитанной на длительное время концепции, которая позволит на первом этапе смягчить для стран Восточной Европы последствия расширения ЕС и НАТО, а затем создать возможность сближения и интеграции.

Мечта о Европе воодушевляла людей не только в Центральной, но и в Восточной Европе. Сегодня от нее мало что осталось. Страны Центральной Европы считают сегодня, сколько глав на переговорах с Брюсселем о присоединении с ЕС они уже закрыли. Иначе говоря, мечта превратилось в реальную политику. Потеряв, как водится, кое-что по дороге.

Но другие, и прежде всего Восточная Европа, пока что вынуждены довольствоваться полной неопределенностью. Известная всем пассажирам фраза “Осторожно, двери закрываются” обретает зловещий смысл. Его ощущает каждый в Восточной Европе, глядя хотя бы на то, как год за годом сокращается число европейских стран, куда он может отправиться без визы.

Нужен проект будущего для Восточной Европы, и создать этот проект можно лишь усилиями всех европейцев. Нужны реальные цели, к которым можно стремиться, нужны промежуточные вехи, по которым можно определять успехи на пути к этим целям. Чем реалистичнее будет выглядеть этот проект, тем сильнее будет мотивация власти и общества во всех странах Восточной Европы соответствовать тем требованиям, которые этот проект неизбежно будет им предъявлять. Разве не это происходило со странами Центральной Европы, когда в своем стремлении к скорейшему вступлению в ЕС и НАТО они смогли, например, преодолеть традиционное искушение заняться вопросом о справедливости собственных границ с соседями? Разве сегодняшние темпы и направление реформ в этих странах, несмотря на порой весьма сильную им оппозицию, не определяются во многом теми же требованиями к кандидатам на членство в ЕС?

На каких принципах возможна интеграция Восточной Европы? Что должно для этого измениться в самой Восточной Европе? Что должно измениться в ЕС? (Не будем забывать, что ЕС уже меняется, готовясь принять новых членов, причем не только в механизмах принятия решений, но и в самой идеологии своего расширения.) А может быть, нужны какие-то новые пан-европейские структуры, которые объединят ЕС и Восточную Европу? Думать обо всем этом нужно уже сейчас, чтобы не создавать дополнительных проблем в решении этой очень непростой задачи по ходу принятия более близких во времени решений.

За последние год-два проявился целый ряд факторов, который делает шансы на смену парадигмы отношений в треугольнике “Россия-Украина-Запад” достаточно высокими.

Заметно более договороспособная и дееспособная новая власть в Москве однозначно заявляет о приоритете европейской ориентации во внешней политике России и находит в этом поддержку и у политических сил страны, и у подавляющего большинства населения. (По данным опросов, стремление к сближению с Европой сегодня в России имеет даже большую поддержку, чем в соседней Украине.) О готовности “идти в Европу вместе с Россией” заявляет сегодня и президент Украины.

Разумеется, и в России, и в Украине власть еще очень часто ведет себя далеко не “по-европейски”. Но в экономической сфере власть стремится добиться стабильного развития на основе рыночных принципов. Также очевидно, что мнение Европы очень важно и для Москвы, и для Киева в вопросах политической свободы и прав человека. В конечном счете страны Восточной Европы пусть заметно медленнее и непоследовательнее, чем Центральная Европа, но реформируются во всех сферах. Свои стратегии развития они строят не через оппозицию Европе, но через стремление быть ближе к ней.

За последнее время существенно изменилось и то, что мы условно называли Западом. В течение долгого времени реальным игроком с этой стороны оставались почти исключительно США. Появление ЕС как самостоятельного актора, который, сохраняя атлантическую лояльность, явно стремится перенести акцент в вопросах европейской стабильности с НАТО на европейские структуры, открывает новые возможности, новые подходы к проблеме Восточной Европы.

Конечно, позиция США в этих вопросах будет оставаться очень важным фактором. Уже в самое ближайшее время в Вашингтоне будут решать вопрос о том, включать ли в следующую волну расширения НАТО наряду со Словакией и Словенией одну из балтийских республик. Время и способы решения таких вопросов как раз определяют атмосферу, в которой страны Восточной Европы будут договариваться с Западом о принципах взаимоотношений. В Европе тоже есть немало политиков, которые по-прежнему склонны мыслить в категориях игры с нулевой суммой. Это открытая ситуация. Вообразить заново Восточную Европу значит заново вообразить Европу вообще. Будет ли она разделена границей, совмещающей в себе черты “железного занавеса” и кордонов против нелегальных иммигрантов на Рио-Гранде, – такова ставка в этой игре. Если эта новая, проецирующая нестабильность линия глубокого раздела возникнет, то причины ее возникновения будут далеки от тех якобы непреодолимых цивилизационных барьеров, которые описаны американским политологом Сэмюэлем Хантингтоном в книге “Столкновение цивилизаций”. Они будут результатом действий современных политиков – никакой исторической предопределенности здесь нет.